Отцы - Страница 2

- Уж это што говорить... Павел-то Митрич еще и не это устроит. Он все обмозговал... Он уж все вперед знает, как и што. Сделай милость, братец ты мой, комар носу не подточит.

- Да, ловко приспособили голод-то...

Михеич огляделся и заговорил каким-то змеиным сипом:

- Иван-то Андреевич, председатель нашего правления, Савелий Федорыч, ведь совсем в худых душах состоял... На ниточке висел и в яму бы свалился, кабы не Павел Митрич. Он его додержал до голоду, а тут и дал вздохнуть: дыши да с умом. Ну, Иван-то Андреич и дыханул - и долги уплатил, и на текущий счет тыщ триста отложил. Вот оно какое дело-то... В одно лето обернулся и опять стал человеком.

- Слышал, Михеич... И опять не понимаю: прежде человек знал, кто его зорит и в яму толкает, а нынче шито-крыто. Все такие обходительные, ласковые, жалеют, а, глядишь, человек и разорился... Большое малодушие идет по нашему купечеству. Все ничего не понимают, даже того, есть у него деньги или нет их... Какие столбы свалились! Прежде-то другой с десятью тысячами оборачивался, а нынче подавай сотни. Впрочем, что я с тобою толкую - разве ты можешь понимать это самое дело, Михеич?

- Я-то? А даже совсем наоборот - вот как тонко понимаю... Еще бы мне-то не знать: мимо меня ни одна живая душа не пройдет. Другой форц на себя напустит, бороду этак весело разглаживает, а я-то ведь вижу, што у него кошки на душе скребут...

- Видишь?..

- А то как же? И даже весьма вижу... Каждый думает, што он один такой-то, а промежду прочим все на одну колодку, особливо когда нужда-то прижмет. В другой раз даже пожалеешь такого форсуна, как он выйдет из кабинета самого-то Пал Митрича, - идет и ничего не видит, точно его обухом по голове ударили. А ведь все честно, благородно - ни крику, ни ругани... Павел-то Митрич другого такого горюна и до передней проводит, и ручку пожмет, и чаю напиться к себе пригласит. А вы говорите: не понимаю... Ах, батюшки, Иван Андреич подкатили!.. Вон у них какой рысачок - пятьсот рубликов дадено.

- Вот что, Михеич, уж я лучше у тебя здесь посижу, пока Павел Митрич подъедет, а делать мне в вашем правлении нечего.

- И то посидите, Савелий Федорыч. Ужо я чайку принесу... - Про себя Михеич от души пожалел старика, - крепкий был купец, большими тысячами ворочал, а вот нужда загнала в банк. Сюда-то только один раз прийти... Эх, плохи, видно, у Савелия Федорыча делишки, коли он принес на поклон Пал Митричу свою седую голову! Устигли и его, сколько ни крепился старик.

А Савелий Федорыч сидел в швейцарской и наблюдал, как "начинается банк". Мимо окна по тротуару шли служащие, артельщики, посыльные, подъехали два члена правления, один член учетного комитета - все знакомые люди, которых он знал в лицо. Сами по себе и люди хорошие, честным трудом зарабатывавшие себе кусок хлеба, только работа какая-то мудреная: сидит человек, считает, записывает в десять книг, а в результате - несколько новых разорений. И никто не виноват... Труднобольной, ожидающий в приемной доктора в первый раз, испытывает, вероятно, то же самое, что испытывал сейчас Савелий Федорыч. И страшно ему было, и как-то стыдно, и обидно...

Где-то хлопали двери, отворялись шкафы, слышались быстрые шаги торопившихся людей, - машина запускалась полным ходом. К банку начали подъезжать клиенты: приказчики с чеками, мелкие прасолы, какие-то старушки-чиновницы, молодой адвокат, соборный дьякон, богатый мужичок, подрядчик - набиралась та пестрая публика, которая ежедневно проходила мимо Михеича, внося с собой самую едкую заботу о деньгах, взысканиях, предъявлении, отсрочке, погашении, обмене.

Настоящий кондовый купец показался попозже, сохраняя за собой известную солидность. Пусть торопится разная мелкота, которая привыкла рожь на обухе золотить. И тут сказывалась известная рознь, как при веянии зерна - мякина и летела легче. Краснорядцы, модные галантерейщики, бакалея... Эти выбились в люди из приказчиков, мелкой сошки и вели дело втемную, больше в кредит. Солидное купечество, занимавшееся хлебом, овсом, салом и оптовой торговлей, никогда не смешивалось с этими новоиспеченными коммерсантами. Эта разница чувствовалась и здесь.

- Что же Павел-то Митричи? - с тоской спрашивал старик метавшегося Михеича. - Вот уже близко к одиннадцати...

- Будут-с скоро... Проснулись и изволят какау кушать. К ним уж подсылали... Приказчик от Тихона Сергеича уже два раза на извощике гонял и через камардина вызнал все: встали и кушают. Должно так полагать, Тихону Сергеичу зарез, потому как ихний адвокат тоже засылку делал через своего писаря... От Афонасия Ефимыча тоже справлялись касаемо Павла Митрича. Все ведь ходят за ним, как за кладом... Тоже какой ногой встанет. А видели, Савелий Федорыч, старика Кондратия Гаврилыча, у которого раструсочная мельница, - испекся бедняга. Приходил тоже... Стень стенью, а тоже в банк бредет.

Простой член правления крутоярского торгового банка, частный поверенный Павел Дмитрич, являлся страшной силой, как маховое колесо, приводившее в движение всю машину. От него зависело все. Директор банка и председатель правления являлись только декорацией, а все дела вершились Павлом Дмитричем. Он знал все купеческие дела не только в Крутоярске, а и далеко дальше, поскольку они были связаны с этим крупным хлебным центром, державшим в своих руках громадную хлебную площадь и кровные интересы самых солидных и старинных фирм вроде Савелия Федорыча. Значение Павла Дмитрича достигло своего апогея благодаря охватившему край голоду. Купечество среднего разбора разорялось наповал, и от Павла Дмитрича зависела жизнь и смерть: один протестованный вексель убивал навсегда торговое имя, отказ в учете делал фирму несостоятельной и т. д. Благодаря банку создалась самая убийственная конкуренция - пользовавшиеся неограниченным кредитом ставили цену, устраняя соперников, и овладевали рынком. Бороться на этой почве среднему купечеству не было никакой возможности, и оно запутывалось все больше.